Я был погружен в эти мысли, когда в дверь постучали. Это оказался Феликс.
Во всем Париже не найти было второго такого слуги, преданного хозяйке до мозга костей. К своим обязанностям этот человек относился как к священнодействию. Актриса была для него идолом, которому он поклонялся. Кто знает, возможно, Феликс был тайно влюблен в нее? Ведь у Люсии, как у любой другой звезды ее величины, имелись толпы фанатичных поклонников, готовых целовать землю, по которой она прошла.
— Вас просит мадам. Она у себя.
Феликс был чопорен и церемонен со мной до крайности. Видимо, подобным образом он выражал свое осуждение и зависть.
Люсия подарила мне роскошный халат из синего велюра, в котором я походил на колдуна. Наспех умывшись, накинул свое сказочное одеяние и отправился к своей патронессе, на этот раз не прибегая к помощи пожарной лестницы.
Люсия и до того не вызывала у меня особо нежных чувств. Теперь я в полном смысле слова ее ненавидел. Мысль о том, что мне предстоит оказывать ей знаки внимания и демонстрировать любовь, наводила тоску.
Актриса, судя по всему, основательно подготовилась к нашей встрече. Я впервые видел ее в невообразимом китайском одеянии, делавшем ее похожей на куклу из ярмарочного тира. Волосы она украсила огромным бантом из розового бархата. Будь моя воля, я издал бы специальный указ, запрещающий носить розовое женщинам старше двадцати. На Люсии, как мне кажется, розовый бант выглядел неприлично.
— Добрый день, муженек!
Я до боли сжал кулаки, стараясь не сорваться, и направился к кровати, на которой она полулежала, изучая сценарий. Люсия протянула мне губы для поцелуя, но, заметив мой разбитый рот, вскрикнула:
— Морис! Что с тобой случилось?
— Я вчера поцеловался с дверью. Направляясь спать, я не заметил в темноте, что она прикрыта.
— Но это же ужасно! Надо показаться врачу.
— Да бросьте вы! Через два дня все пройдет.
Люсия обняла мою голову. Широкий рукав ее нелепого наряда отвернулся, и я щекой почувствовал прикосновение мягкого тела.
— Мой муженек очень храбрый… — просюсюкала Люсия.
По моему телу пробежал электрический ток. Недобрый знак. Я спрашивал себя, сколько еще смогу выдержать это издевательство.
— Ты прочитал сценарий Морена, дорогой?
— Да.
— Ну и что ты по этому поводу думаешь? Неплохо, правда?
Мне оставалось только согласиться. Впрочем, насколько я мог понять после поверхностного чтения, работа действительно была стоящая.
— Отлично, вы правы.
— Единственное замечание, которое я бы сделала Морену, касается образа матери.
Естественно, Люсию интересовала только ее собственная персона. Актриса стала излагать свою концепцию роли, которая, судя по обдуманным словам, вполне оформилась в ее голове.
— Видишь ли, в сценарии мать представлена как чувственная, легкомысленная, циничная женщина, думающая только о своем любовнике и совершенно забросившая ребенка. Но такого просто не может быть! Жене позволительно забыть своего мужа, даже возненавидеть его… Но она всегда остается матерью!
Я не верил своим ушам. И это говорила Люсия, которая, в погоне за уходящей молодостью, отказалась от воспитания собственного ребенка, вынудив его скитаться по пансионам! Это говорила та, которая лишь изредка, да и то с досадой, вспоминала о существовании дочери, а взяв ее наконец к себе, стала выдавать за племянницу!
— Ты со мной не согласен?
Я пристально посмотрел ей в глаза.
— Разумеется, согласен, Люсия. Мать всегда остается матерью.
Люсия как ни в чем не бывало продолжила:
— Хорошо. Я рада, что ты разделяешь мое мнение… Надо будет попросить Морена добавить несколько сцен с участием матери и сына. Персонажи говорят точным, но сухим языком. В их отношениях должно быть больше тепла, не так ли?
— Так.
— Мне кажется, ты меня почти не слушаешь! О чем ты думаешь?
Ей следовало бы спросить: о ком. Я думал о Мов. Мне хотелось ее увидеть, обнять. В этом желании не было ничего сексуального. Просто мне хотелось излить на нее переполнявшую меня нежность.
— Извините, из-за ушиба я плохо спал.
— Морис…
Я покраснел, почувствовав по серьезности ее тона, что сейчас мне будет задан вопрос, который поставит меня в затруднительное положение.
Вопрос был задан, но, слава Богу, о другом.
— Морис, почему ты не говоришь мне «ты»?
Я слегка смешался. Не мог же я сказать, что никогда не обращался таким образом к женщине, которая старше меня на тридцать с лишним лет.
— Я… слишком восхищаюсь вами, Люсия. Нельзя же говорить «ты» божеству!
Люсия была явно польщена.
— Дурачок, — кокетливо сказала она и поцеловала меня.
Она была в отличном настроении, целиком захваченная фильмом. На кровати валялись листки, на которых она расписывала свои будущие мизансцены.
— Ах, я тебе еще не сказала! — вдруг воскликнула она. — У меня родилась идея. Я хочу, чтобы твоя одежда в фильме выглядела поэтично, поэтому решила заказать костюмы не портному, а настоящему кутюрье.
— А я не буду выглядеть гомиком? — испугался я.
— Какие глупости! Твой герой — подросток, а в этом возрасте еще отсутствует половая принадлежность. Доверься мне. Я знаю, чего хочу, и уверена в себе.
— Я вам доверяю.
На этом мы расстались, и я поспешил к Мов.
Девушка слушала какую-то модерновую музыку. Она еще больше осунулась и напоминала больного птенца.
— Можно?
— Зачем спрашивать?
Мов выключила проигрыватель, и сразу же в комнате повисло неловкое молчание. Я закрыл за собой дверь и уселся на кровать.
— Я только что разговаривал с вашей матерью, — пробормотал я, тщетно пытаясь не отводить взгляда от грустных голубых глаз.
— Вот как?
— Мов, я ее ненавижу. Я чувствую, что не смогу больше играть грязную роль, которую она мне навязала. Пусть фильм пропадает пропадом, я хочу уехать.
— Пусть и я пропаду пропадом, — добавила Мов.
— Почему вы так говорите?
— Потому что это правда, Морис. У меня ведь больше никого нет, кроме вас. Глупо, но это так…
Я нервно наматывал на палец край покрывала ее кровати, судорожно обдумывая ситуацию.
— А если нам сбежать из этой мышеловки?
Девушка вздрогнула. Затем внимательно посмотрела на меня. Легкая улыбка появилась на ее бескровных губах.
— Спасибо за это предложение, Морис. К сожалению, оно неосуществимо.
— Почему?
— Потому, что мы несовершеннолетние. Люсия никогда не простит нам подобной шутки. Она обязательно нас разыщет, и тогда прощай ваша карьера и моя свобода!
— Видимо, вы правы. В любом случае вам не стоит рассчитывать на то, что Люсия откажется от своей роли.
Мов ухмыльнулась. От этого ее лицо сделалось еще более жалким.
— Ничего не поделаешь. Постарайтесь, по крайней мере, хорошо сыграть свою роль, Морис.
— Я постараюсь.
В течение всего нашего разговора меня не покидало желание заключить ее в свои объятия и убаюкать, как ребенка. Я подошел к креслу, на котором она сидела, и потянулся к ней. Мов, решив, что я собираюсь ее поцеловать, отшатнулась, выставив вперед руку, словно защищаясь.
— Ах, только не это! — закричала она. — Я согласна оставаться за кулисами жизни моей матери, но мне не хотелось бы утешений ее любовника.
Слова Мов причинили мне страшную боль. Она это заметила и прижалась ко мне.
— Я прошу прощения, Морис. Простите меня.
И я таки получил возможность побаюкать ее, как мечтал.
— Все будет хорошо, — шептал я ей на ухо, касаясь губами волос на висках. — Все будет хорошо, Мов.
— Так мне и надо…
Девушка плакала у меня на груди, а я с горечью думал о том, как это грустно, когда в восемнадцать лет человеку становится не мила жизнь.
Часть II
1
Работа над фильмом началась во второй понедельник июля на киностудии Бийянкур. До этого времени в доме на бульваре Ланн ничего примечательного не произошло. Мов, казалось, смирилась со своей судьбой, прекратила ночные похождения и большую часть времени проводила за пианино. Мы часто вели разговоры наедине, должен признаться, довольно нежные. Лицемеры назвали бы наши отношения «усложненной дружбой». Иногда в порыве чувств я целовал Мов, с радостью ощущая, что благодаря ей ко мне возвращается юношеская неловкость.
Люсия с головой ушла в работу, избавив меня от необходимости ублажать ее в постели. Мы совсем перестали посещать мою комнатушку для прислуги. Я также забыл о ночном предназначении пожарной лестницы.
Жизнь стала вполне сносной.
* * *
Я никогда не смогу высказать те чувства, которые испытал, впервые ступив на съемочную площадку в качестве одного из главных действующих лиц. Как по мановению волшебной палочки в одночасье я перестал быть бессловесной вешалкой для костюма, затерянной в толпе себе подобных, и переместился в самый центр внимания всех этих киношников, которые, правда, не слишком в меня верили, о чем красноречиво свидетельствовали их взгляды.
